kitobow | Анестезиолог Корицын.

Мужчины в белых халатах всегда вызывали у меня симпатию. Помните анекдот, где внучка спрашивает бабушку:
- Правда ли, что жизни каждой женщины должна быть одна большая светлая любовь?
- Правда, внученька.
- Бабушка, расскажи мне: кто был твоей большой светлой любовью?
- Моряки, внученька. Моряки.

Я всегда боялась, боюсь, и буду бояться уколов в глаз. Удушливые приступы страха душат меня каждый раз, когда перед моим расширенным зрачком возникает тонкий силуэт шприца. На остром конце стальной иглы дрожит капля лекарства. Впереди – очередная операция на глаза.
Анестезиолог присел на край кровати и держит меня за руку.
Анестезиолог уговаривает сдаться без боя.
- Голубушка, где вы работаете?
Я боялась анестезиолога и клацала зубами. Ответ нашёлся в истории болезни.
- В музее? Есть ли в вашем музее редкости, достойные кражи? Будете выписываться – дадите наводку.
- На водку? – я перестала бояться этих внимательных коричневых глаз, ласково подмигивающих между маской и белым чепцом. Эти тёмные влажные глаза были единственным живым местом, среди белизны больничных простыней и сталью шприцов.
- На водку могу дать прямо сейчас. Вам сколько не хватает?

Снующие вокруг медсёстры на секунду остановились. Предоперационная палата наполнилась женским смехом. Я начала рыться в карманах пижамы в поисках подходящей купюры. Доктор ласково потрепал меня по плечу и сказал, что я ему нравлюсь. Он принёс иглу потоньше, из специального шкафчика для своих.
- Ты – смешная, - сказал анестезиолог Корицын, - Я к тебе потом зайду.
Я внимательно посмотрела на врача. Без очков врач показался мне красавцем.
И я кивнула.

На второй день после хирургического вмешательства моё одинокое лежание в двухместной палате неожиданно прервалось. В помещение ворвался мелкий коренастый доктор в белом халате, в шапочке и в маске, свисающей с одного уха.
- Я – доктор Корицын, – Врач решительно прижал меня к своей широкой груди. В моё бедро упирался продолговатый твёрдый предмет непонятного происхождения. Предположительно - фонендоскоп.

Доктор затеял дежурную беседу, во время которой он хищнически прижимал к себе моё слабое тело и решительно перемещался в сторону койко-места. Мне привиделась ужасная картина. Что на самом необратимом месте грехопадения, когда остановиться уже нельзя, а кончить ещё рано, дверь палаты внезапно откроется и дежурная хирургическая бригада вкатит внутрь кушетку со свеже-прооперированной слепой старухой.
Я вслух поведала о своём видении.

Анестезиолог отступил, но погрозил пальцем и сказал, что зайдёт позднее. В течении последующих двух дней он периодически вбегал в палату и ситуация с фонендоскопом повторялась. Иногда очертания твёрдого прибора возникали ближе к левому карману. Иногда – ближе к правому.
Надо сказать, что больничная скука была невероятной и набеги доктора несколько развлекали меня. А потом ко мне действительно подложили слепую старуху.

Однажды в обед у меня зазвонил телефон. Корицын спросил: не хочу ли я прийти на свиданье?
Я сказала, что хочу и поинтересовалась культурно-развлекательной программой. Доктор Корицын сказал, что покажет мне город, и что мы куда-нибудь сходим. Мы назначили стрелку на трамвайной остановке.

Стрелка состоялась. Анестезиолог Корицын явился во всей красе: свежебрит, слегка пьян и одет в приличный серый костюм. Он сказал:
- Поехали, - и поймал такси.
Жёлтое такси с шашечками на боку проехало мимо трёх ресторанов и не остановились ни в одном.
- Куда мы едем?
- Ко мне.
Ко мне, так ко мне.
Мы приехали в недостроенную квартиру, находящуюся в недостроенном доме недостроенного района. Мы вошли в недостроенную кухню.

- Деточка, подождите меня, я переоденусь.

Корицын вскоре вернулся на кухню. Серый костюм и шёлковый галстук исчезли. А вместе с галстуком исчезли медицинская харизма и профессиональный лоск. Врач был одет в синие тренировочные штаны с протянутыми коленками и в сальную, некогда белую майку без рукавов. Перед майки был покрыт огромным количеством мелких дыр. Звёздная дырявая россыпь скрывала слегка тронутый жирком, мускулистый живот.
Лучше бы я увидела эту майку и эти штаны до операции и без очков.
Новому ясному взору открылись неаппетитные детали. Из-под майки торчали неопрятные клочки грудной шерсти. На плечах шелушился облезлый загар.
Я спросила:
– Нельзя ли одеть рубашку и джинсы?
Анестезиолог сказал, что дома он одевается только так.

Солнце клонилось в закат. Рефлекс голодающих собачек Павлова тревожно забулькал во мне желудочным соком.
- Мы кушаем?
- Кушаем, - сказал доктор Корицин и достал из шкафа бутылку водки для себя и бутылку вина для меня.
Мы начали кушать водку, запивать её вином и курить гавайские сигары. Шучу. Мы курили вульгарные сигареты. Врач рассказывал о бурных буднях советского врача. Будни состояли из операций, пьянства и разврата.
- Ты будешь мыть меня в ванной? –этот вопрос застал меня врасплох.
Мне было нехорошо от смеси вина и лекарств. Очень хотелось кушать и спать. Мытьё лечащего врача не входило в мои планы.

Корицын сходил в кладовку и втащил в кухню ящик с картошкой. Лето заканчивается. Прошлогодняя картошка пожухла и сморщилась, как яйца паралитика. На картофельных боках висят блёклые корневые побеги, двадцати сантиметров в длину. Я отказалась чистить и жарить прошлогоднюю картошку. Тогда анестезиолог вытащил пол-буханки вчерашнего чёрного хлеба и банку с растаявшей тушёнкой.
Мы красиво накрыли стол для романтического ужина.
- Это ничего, что ты не умеешь готовить, – сказал доктор.
Нету такой барышни, которая стала бы чистить картошку на первом свидании. И нет такого закона, чтобы заставлять барышень чистить картошку для ленивых лекарей.

Мы медленно пили водку и вино. Водка, вино и летняя жара укачали меня. Пространство вокруг начало вращаться в различных направлениях. Внезапно налетевший вертолёт закрутил моё сознание в вихре алкогольных паров. Я дошла до ближайшего топчана и упала, свернувшись калачиком и подложив руки под щеку. Комната вращалась вокруг своей оси, постоянно меняя угол наклона.

Анестезиолог пришёл следом и сел на край кровати. Он отдавил мне обе ноги и сказал, что сейчас самое время раздеться догола и предаться нехитрым любовным утехам. Докторское лицо постоянно двоилось и меняло свои очертания. Под синим трикотажем спортивных штанов советского образца мне привиделись два напрягшихся члена и четыре яйца. Я слабо оттолкнула Корицынскую плоть и врач неожиданно очутился на полу.
Любовные утехи не состоялись.
Моё сознание провалилось в липкие тревожные сны о белых больничных коридорах. Алкоголь булькал и пенился, поднимаясь от желудка к голове. Сны прерывались густым храпом представителя самой гуманной профессии. Корицын спал в соседней комнате, калачиком свернувшись под пустым пододеяльником.

Утром доктор прописал мне остатки вина, для снятия абстинентного синдрома. Обвинил в не оправдании его мужских надежд. Меня до сих пор иногда мучает совесть. Иногда мучает, иногда не мучает.